Князь иван григорьевич долгорукий. Долгоруков иван михайлович - владимир - история - каталог статей - любовь безусловная

Иван Долгоруков. Художник Д.Г. Левицкий, 1782 год.

8.02.1802 - 1812 гг. - губернатор Владимирской губернии .

Князь Долгоруков играл в благородном спектакле, в доме Корсакова. Представляли комедию Колень-д Арлевиля: Les chateaux en Espagne. Страстный актер конечно не думал в это время о губернаторстве, и чрезвычайно удивился рукоплесканиям всего партера, при произнесенном им стихе: «De quelque emploi brilliant puis me voir charge». «Долго, говорит он, я не мог понять, что это значит. Не было здесь никакой игры, никаких страстей в движении; речь холодная, простая!» Сойдя со сцены, узнал Князь Долгоруков, что он определен губернатором во Владимир и что публика принимала к нему произнесенный им стих комедии. «Все меня поздравили»,- говорил он, «все приветствовали, я поворачивался на все стороны, кланялся и не успел еще разобрать – рад ли, или нет, такой новости!».
Вот так получил он официальное уведомление о своем определении.
«Будучи,- говорит он,- недостаточен и без возможности платить деньги за все. Чему надобно было выучить детей, я обучал их сам закону веры и проходил с ними св. писание по Воскресеньям. В одно из них, 18 февраля, в день рождения старшей дочери моей, я изъяснял, в кругу моих ребятишек. То место из Нового Завета, где повествуется о десяти прокаженных, и беседовал с ними о благодарности, как вдруг приносят мне письменное известие, что 8 числа февраля (1802 г.) вышел указ быть мне губернатором во Владимире. Закрыв книгу и заплакав, воздал я хвалу Богу, как виновнику всех случаев, нас постигающих, которого обязаны мы благодарить за все; ибо все, что он ни творит, творит нам во благое». На другой день он получил уже указ по форме, и ему уже надлежало готовиться к отъезду.
Горько ему было расставаться с Москвой. У жены его открылась чахотка и быстро приближалась к последнему своему периоду. Он должен был оставить ее в Москве и ехать один; детей тоже оставил с ней. Сможет ли она приехать после, это было ему неизвестно. Не хотелось ему расставаться и с домом. К которому привык. Обвиняя себя в малодушии, он упоминает в своих записках и о том, что ему жаль было расстаться с московскими забавами, с театром, с хорошим обществом; горько было жить опять в провинции. С людьми мало образованными – и «ехать искать новых бед и новых поношений».
Недостаточность состояния в звании губернатора есть тоже горе, почти препятствие к благонамеренным успехам, которые много зависят от расположения к нему жителей губернского города. В провинциях любят, чтобы их тешили и веселили: этим почти определяется достоинство губернатора; под этим условием спешат на перерыв содействовать любимому начальнику. Всем губернаторам давали тогда по 3 тыс. рублей ассигнациями на переезд, или, как говорится технически, на подъем: Князю Долгорукому и того не дали, «или потому, что переезд был недалек, или для того, чтобы предвозвестить ему некрасную судьбу в новом состоянии». Занять было негде; заложить нечего: все вещи давно были в ломбарде. Но из всех родственников выискались двое: Князь Юрий Владимирович Долгоруков дал ему 2 тыс. рублей взаймы, и тысячу рублей подарила ему тетка его, Княгиня Шаховская. Вот в каком положении отправился он во Владимир.

Подъехав к границе губернии, где каменный столб с чугунным гербом означал, что кончилась Московская губерния, Князь Долгоруков вышел из коляски, поклонился до земли своей родине и, по примеру предков, взял кусочек родимой земли в карман. Так въехал он в свою губернию. «Простите мне эту романическую выходку. Вспомните, что я еду из Москвы, из царства роскоши, довольства и свободы!». – Как обнаруживается во всем (скажу мимоходом), его непритворный характер и человек, не умевший сладить со своими наклонностями и привычками! – Грусть о разлуке с Москвою, как с родиной; грусть о разлуке с женою; благочестивое исполнение древнего обычая предков, и в то же время суетная дань воспоминания – роскоши и свободе, если не забавами столицы! – Эти то искренние и безотчетные чувства, которые сквозят во всем у князя Долгорукого и которые изображают во всей наготе и отдельного и общественного человека, они-то, повторяю, составляют и достоинство его стихотворений: то достоинство, в котором не многие из наших поэтов могут с ним состязаться, хотя бы в других его и превышали!
Приняв губернию, Князь Долгоруков почел своей обязанностью прежде всего объехать и осмотреть ее. При этом обзоре губернии, кроме предметов, входивших в прямую обязанность губернатора, осмотра дорог и мостов, числа дел и арестантов, Князь Долгоруков не оставлял без внимания и замечательных местностей, не пренебрегал народными преданиями, не уклонялся от впечатлений поэтических, и все, замеченное им, не осталось без последствий.
В Суздале заинтересовался Спасо-Евфимиевым монастырем (который в то время был не что иное, как место заключения). По суздальским впечатлениям губернатор написал сочинение по истории , которое, как сказал губернатор, «не пошло никуда и осталось при мне». В 1808 г., эта рукопись, или другая, из нее составленная, под названием: «Мемориал о Суздальском монастыре», была представлена им министру внутренних дел Князю Куракину (преемнику Графа Кочубея). «Рукопись эта,- говорил он,- найдется в моих прозаических сочинениях. Я прошу тех, кому она попадется в руки, обратит внимание не на слог, а на предмет и сердечное расположение автора, и тогда может быть сей труд вознаградит меня, хоть поздно, признательностью филантропа». Из слов автора можно заключить, что ее целью было желание улучшить участь арестантов. Это входило в прямую обязанность губернатора.
О самом городе Суздале, расположенном на суходоле, Князь Долгоруков сообщал в своих записках молву, слышанную им от стариков, что имя его произошло от соединения двух слов: суш и дол, «составившего в обыкновенном выговоре сокращенную речь Суздаль».
В Переславле-Залесском Долгоруков с вниманием осмотрел мыс Гремячий, где, по преданию, был построен домик, в котором жил Петр, во время построения ботика. См. .
На обратном пути по губернии, мы видим уже в нем живую впечатлительность поэта. Закончив обзор, как обязанность, он предается всей свободе мечты и красотам природы. Между Гороховцом и Вязниками, «нельзя не плениться,- как говорил он,- уголком земли, в котором природа рассыпала столько прелести. , на крутой горе, под которой извивается Клязьма, есть место превосходной красоты. Унылое воображение находит здесь самую приятную пищу. Нигде разум человеческий не сыщет такой сладкой мечты, какую тут вид естественной картины подарит сердцу чувствительному, и при восходе солнца, и при закате. Я здесь часто забывал, в размышлениях разнородных, откуда, и куда, и где я». Эти впечатления произвели потом стихотворение:
«Размышление на берегу Клязьмы, при погосте архидиакона Стефана».
Природа! Здесь и я почувствовал тебя.
С горы среди могил у ног дубов ветвистых,
Я в Клязьме вижу ток то мрачных струй то чистых;
Естественное зря движение воды,
Смотрю больших судов на скромные следы,
И думаю: вот так судьба дни смертных косит;
Вода несет суда, а время жизнь уносит;
За каплей капля вод в моря бежит из рек,-
Живой пример, как мы день за днем гоним век.

В 1803 г., бывши, по случаю набора рекрут, в некоторых городах своей губернии, в городе Александрове Князь Долгоруков познакомился с госпожой Пожарской, которая незадолго перед тем овдовела, и с которой впоследствии суждено ему было соединить свою судьбу.

Одним из значительных успехов своих Князь Долгоруков считал следующее. Во время царствования Императора Павла, по представлению генерал-прокурора Князя Куракина доклада Ассигнационного Банка, вышел указ (4 декабря 1796 г.), которым велено было описывать на казну все имение, оставшееся после наказанных делателей фальшивых ассигнаций, дабы тем вознаградить потери Банка. Князь Долгоруков, рассуждая, что продажей имущества преступников крестьянского звания потери Банка вознаграждаются в самом незначительном количестве, а между тем, через эту конфискацию, невинные наследники преступника лишаются всего и становятся в тягость мирскому обществу, сделал представление об этом министру внутренних дел Графу Кочубею, вследствие чего вышел (19 декабря 1803 г.) именной указ Императора Александра, отменяющий прежний и учреждающий повсеместное оставление имения крестьян в пользу их семейства, если оно приобретено ненасильственным образом, и если члены тех семейств не участвовали сами в преступлении.

После убийства Павла I в результате заговора в марте 1801 года его сын и наследник Александр I поначалу утвердил «штаты Владимирской губернии» в том виде, в каком они находились при его отце. 21 марта 1802 го новый царь фактически одобрил пребывание Коврова в составе Вязниковского уезда. Однако назначенный в том же году новый владимирский губернатор князь Иван Михайлович Долгоруков решил, что Ковровский уезд необходимо восстановить, и направил соответствующее донесение в Сенат. Сенаторы прониклись доводами губернатора и, в свой черёд, направили доклад государю.
24 мая 1803 г. города Александров, Ковров, Судогда назначены уездными городами.
Александр I восстановил Ковров в качестве уездного центра, а Вязниковский уезд был оставлен в прежних екатерининских границах. Официальное повторное открытие Коврова в качестве уездного центра состоялось 7 февраля 1804 года. При открытии Коврова находился сам губернатор. В Коврове губернатор получил 7 февраля письмо из Владимира, от жены своей, извещение его о пожаловании в тайные советники. Хотя в одном месте своих записок и говорит Князь Долгоруков: «я пожертвую другу, приятелю, достатком, судьбой, самой жизнью; но нет такой связи в привычках наших моральных, для которых пренебрег бы я цену заслуг моих по службе»,- что как будто показываете в нем наклонность к честолюбию: со всем тем, по случаю пожалования в этот чин, он написал стихи, которые замечательны чертой характера, свойственного только человеку, предпочитающему любовь и дары природы – человеколюбию, столь обольстительному для всякого, проходящего служебное поприще. Вот эти стихи:
«Надёжа – Государь пожаловал мне чин!
Прекрасно; но увы! Натура подшутила:
Черкнула свой указ – кровь пылку простудила;
Амур сказал: прости! Остался я один!

Что в чине. Если нет огня и восхищенья!
Лет двадцать бы назад – о! Как я счастлив был!-
Летал бы по Москве, всем голову кружил,
С родными на пирах вкушал бы наслажденье!

Теперь осталась честь; а радость утекла!
Так стало быть народ не попусту болтает,
Что служба за Царем хотя не пропадает,
Но поздно и корысть, когда пора прошла!

Князя Долгорукова тревожило темное, неожиданное предчувствие, которому он верил, или безотчетно, или по прежним опытам. «Я давно питал суеверную мысль, что в жизни моей каждая сильная радость предварять должна была сильную печаль. Постоянная мысль о том тревожила воображение мое всечасно. Я не видал еще готовящегося мне несчастья, но, как бы предчувствуя его, тосковал уже, и скрытая сия тоска поколебала мои силы. Пока в разъездах я так мыслил и чувствовал, жена моя во Владимире разнемогалась простудой, и я, воротясь домой, нашел ее уже нездоровой». Предчувствие оправдалось. Князя Долгорукова, среди его спокойствия и успехов по службе, ожидал удар судьбы, который положил на всю жизнь – печать горя на его любящее сердце.
У Княгини Евгении открылась чахотка. Муж не подозревал еще той степени, до которой достигла ее болезнь; но медики определили конец ее так близким, что узнав об этом, в Москве, от знаменитого тогда доктора Фреза, Князь Юрий Владимирович Долгоруков поспешил приехать во Владимир на всю первую неделю поста, чтобы укрепить горестного мужа в терпении, и в случае решительного несчастья позаботиться о его семействе. Черта участия, которая тем более делает чести, что родство их было отдаленное; в то же время она показывает, как крепки и действительны были еще тогда фамильные и родственные отношения. Тогда пословица: «свой своему поневоль друг», была еще практической истиной. Жизнь была легче; не было еще всякому до себя; общество не распадалось еще под тяжестью забот и какого-то морального гнета; эгоизм не породил еще общей холодности. Это было полное надежд начало царствования Александра Первого.
Больная прожила еще два месяца. Вот какую подробную и грустную картину представлял Князь Долгоруков, отписывая ее болезнь и кончину:
«Мрачная погода, продолжительное и суровое ненастье, туманы, вьюга, делали весну настоящего года самою несносною, и жена час от часу приходила в большее расслабление. Все медицинские средства теряли свою силу. Везде казалось ей душно и тесно; беспрестанно просилась на воздух; пропадал аппетит, потерялась память. Одно чтение ее занимало: заставляла читать, но вслушивалась в десятое слово, потому что мало по малу изменял ей слух, и до того под конец она стала слаба. Что нельзя было иначе с ней говорить, как с напряжением голоса. Лишение сего чувства прекратило беседы между нами. Не все я мог сказать ей так, чтобы никто, кроме ее, не слышал. Сия предварительная преграда обыкновенной нашей взаимности в разговоре готовила меня к потере друга истинного и единственного в Евгении. Я видел еще ее, сидел с нею; но уже мысли наши не смешивались, и в сем столь нужном, столь драгоценном в супружестве отношении, Евгении для меня уже не было на свете».
12 мая 1804 года княгиня Евгения Сергеевна Долгорукова скончалась в возрасте 34 лет.

1-я жена Евгения Сергеевна Долгорукова c 31 января 1787 года (24.12.1770-12.05.1804), выпускница Смольного института, фрейлина.

Евгения Долгорукова, в девичестве Смирнова, считается прототипом главной героини «Капитанской дочки» Пушкина. Отец Евгении, капитан Сергей Максимович Смирнов, был убит в 1774 году под Оренбургом во время восстания Пугачева.
Росла она в бедности, ведь в семье было еще четверо сыновей и дочь. Но мать умудрилась во время путешествия Екатерины II по России обратить внимание императрицы на своих детей. И Евгения даже стала воспитанницей великой княгини Натальи Алексеевны, жены будущего императора Павла I.
В 17 лет Евгения вышла замуж за князя Ивана Долгорукова. По воспоминаниям современников, «брак был весьма счастливый: княгиня была кроткое, любящее существо, умирявшее непостоянный, подчас слишком пылкий характер мужа, который, в свою очередь, боготворил жену и воспевал ее в своих стихотворениях».
В обществе Евгению называли Ниной, потому что она с большим успехом исполнила главную роль в любительском спектакле «Нина, или Безумная от любви» («Nina ou la folle par amour»). И даже муж называл ее в стихах Ниной.
Ее кончина во Владимире после 15 лет супружества стала тяжелым и неожиданным ударом для мужа и детей. Ему казалось, что сама природа как будто участвовала в ее страданиях и просветлела вместе с освобождением чистой души ее. «По непонятному капризу природы, все весенние непогоды прекратились 12 мая; минута смерти бедной жены моей казалась определенной минутой вёдра. Лишь только удалилась от нас блаженная душа ее, как взошла прекраснейшая летняя гроза на горизонте внешнего мира. Солнце воспрянуло вдруг из темных облаков, его облегавших, и ударило блеском во все стекла нашего дома; но теплота его уже не согревала бесчувственной Евгении.
Смерть ее была лучшим доказательством ее религии. Зная свою болезнь, она знала, что ей нельзя жить долго; никогда однако же конца своего не боялась. Любила жизнь и удовольствия мира; но как скоро занеможет, тотчас уединится и без робости приготовится к общему року. Она встречала вечность, как лучший день весны. Кто, кроме Вышнего, дает нам такое мужество, и кому, кроме благоугодивших пред ним! И так нет сомнения, что вера ее была чиста. Разумна, совершенна!»
Вслед за получение чина, Князь Долгоруков испросил себе отпуск в Москву; ему хотелось повидаться с своей престарелой матерью и порадовать ее своим повышением. Но этот отпуск послужил на другое. Этим отпуском воспользовался Князь Долгоруков, чтобы проводить тело своей жены до Москвы, где оно погребено было в Донском монастыре. Рядом с первой женой был похоронен и Иван Долгоруков, переживший ее на 19 лет.
Безутешный супруг Иван Долгоруков посвятил жене сборник стихотворений «Сумерки моей жизни», написанный во Владимире и изданный в 1808 году.

Кроме горести о потере жены, в Князе Долгорукове была и прежде наклонность к уединению, столь благоприятствующему мечтательности, несмотря на то, что он любил рассеянность, веселости и шум народный. В обыкновенном житейском человеке мы назвали бы это непостоянством, но в поэте это происходит, может быть, от способности души быстро переходить от одного впечатления к другому, часто противоположному, от живой приемлемости впечатлений и от живости фантазии, требующей разнообразной пищи для ума и сердца. Близ Владимир, на речке Рпени, на берегу, противоположном городу, устроена была хижина, в которой поэт, в свободные дни от службы, любил по нескольку часов в день предаваться совершенному уединению; там он читал, мечтал и писал стихи. Памятником этого поэтического успокоения осталось стихотворение под названием «Хижина на Рпени». Здесь изображен его день в сельском уединении, от утренней молитвы до восхода луны, до того позднего часа, когда, по его словам, все умолкает:
Не слышен гул глухой в народе,
Вся тварь покоится в природе,
Не спит лишь зло – и человек!

Министерство просвещения заботилось о приобретении домов для губернских гимназий. Казна отпускала на этот предмет большие суммы денег; но постройка требовала много времени, а между тем помещение владимирской гимназии было очень тесно. Губернаторский дом обратил на себя внимание ученого начальства, и директора гимназии, от имени университета, вошел об этом в отношение с губернатором, без согласия которого предположение это не могло исполниться. Дом (ул. Большая Московская, д. 24), лично для Князя Долгорукова, был велик; кроме того все напоминало в нем ему потерю жены: это ускорило его согласие на уступку дома. «Я не хотел в нем жить,- говорил он,- но не хотел и того, чтобы преемник мой, вступя в него и располагая комнатами по произволу, мог поместить в них, кто любовницу, кто собак, кто иное что. В самом том покое, в котором жила Евгения, и тем осквернить место последнего ее издыхания. И для того я рассудил обратить этот дом в казенный навсегда. Отдав его под гимназию, я знал, что никакое частное лицо, распоряжаться им и распоряжаться в нем по прихоти – не станет. Храм наук удалял от этого дома всякую идею соблазна и нечистоты». В письме директору гимназии, Алексею Алексеевичу Цветаеву от 15 октября 1806 года, он пишет, как приятно ему, что дом, в котором жила и скончалась добродетельная жена его, обратившись в общественное здание, не будет впредь зависеть от личных прихотей того, или другого, а будет служить, так сказать, памятником и той, которая провела в нем последние дни свои. Вместе с этим отношением препровождал он к директору гимназии два письма московских книгопродавцев о напечатании второго издания его сочинений, предоставляя директору войти с ним, или с кем угодно, в условия о напечатании не только этого издания, «но и всех тех, кои впредь быть могут», с дополнительными, какие во всю его жизнь окажутся, сочинениями, и обратить в пользу гимназии, «с распространением права гимназии на оныя до такой отдаленности времени, колико человеческия предположения в пространство будущего углубиться могут; чтоб и по смерти его все, что найдется к печатанию терпимым», не иным каким либо образом явилось в публике, как с доставлением всех от того выгод и прибытков в пользу гимназии. Это предположение не состоялось.
Далее изъявлял он желание, чтоб польза гимназии от сих изданий состояла в приобретении не денег, а книг, дабы со временем основалась в владимирской гимназии библиотека, и чтобы для сего назначена была та комната, в которой скончалась жена его; также просил директора принять в заведывание гимназии и его собственные для содержания книг шкафы.
К этому прибавляет он и причину пожертвования, которая состояла в том, что время первого издания его сочинений была та эпоха, в которую он наименован начальником Владимирской губернии, и что московскому университету он обязан раскрытием своих дарований. На все это Князь Долгоруков сделал формальный акт, в роде духовного завещания, который был принят и утвержден университетом.
«Университет, удовлетворяя моему желанию, прислал на мое имя бумагу, изъявляющую лично его мне признательность за мое приношение, а директору наслано повеление: оставя помянутый покой в настоящем его виде, выставить в нем бюст мой и женин, сделать ковчег для сохранения моего акта и украсить его приличною надписью с краткою биографией покойной в память ея редким достоинствам душевным».
«Я чрезвычайно был обрадован таким вниманием университета, и тем более, что он не сам собою только, но с дозволения товарища г. министра просвещения М.Н. Муравьева удостоил меня такой отличительной чести».

ул. Большая Московская, д. 24

«По некотором времени комната приняла предназначенный ей вид. В ней моим коштом сделан купол на столбах, под коим на площадке, тремя ступенями от полу возвышенной, поставлены были мой бюст и женин на высоких колоннах между ими, на лакированной тумбе, раззолоченный резной ящик скрывал в себе вышеписанный акт, на ящике изображалась надпись в стихах моего сочинения:
Евгения была изящность естества;
Семнадцать лет вкушал с ней райских дней блаженство;
В чертах ея лица зрел мира совершенство;
В чертах ея души зрел образ божества!
Выше его на стене повешена была доска, с кратким описанием рода, воспитания и жизни покойной жены моей. Памятник сей, прекрасно отработанный и представляющий над собой герб фамилии Долгоруких, отменно украшал комнату, и во всей своей неприкосновенности, до выезда моего из Владимира, и даже после, слышал я, сохранился. Все стены комнаты занимали шкафы с книгами; а монумент стоял на самом том месте, где скончалась Княгиня. Тяжело очень мне будет, если когда-либо при жизни моей упразднится этот памятник. Молю Бога, да благословит навсегда сие дело рук моих. Но люди умеют ли что-нибудь ценить достойным образом! Падали бронзы, сокрушались мраморы, истреблялись лики божества! И мне ли сметь надеяться, что устроит против тли, все в свете губящей, мавзолей бесценный для меня, но для света едва известной, супруги!»
Князь Долгоруков принимал живейшее участие в успехах и благосостоянии гимназии, посещая все публичные ее акты, также поощряя и содействуя к учреждению литературных бесед, которые ознакомлять с публикой и одушевлять своим присутствием – было всегда приятнейшим его удовольствием. Для поддержания гимназии он согласил дворянство отпускать в год по 100 и по 200 рублей от каждой округи (или уезда) на содержание 12-ти пансионеров из бедных дворянских детей, это заведение существовало. Пока он был начальником губернии.
Князем в гимназии был устроен театр .
В 1807 г. вышло второе издание его сочинений в с тем, чтобы на вырученные на это деньги ежегодно покупались книги для составления в владимирской гимназии библиотеки. Пономарев обманул и университет и гимназию. Университет решился защищать права контракта, но во время вторжения в Москву неприятеля в 1812 г. многие акты университета пропали. Процесс кончился ничем, и гимназия ничего не получила.

1806-08 гг. - восстание крестьян в Муромском уезде. Выступление подавлено воинской командой.
10 ноября 1806 г. во Владимире учреждается комитет для управления городских повинностей . 30 апреля 1808 г. утверждается составленное им положение об устройстве городских повинностей, доходов и расходов, вводится обложение земли сообразно пространству дворовых участков, начинается отдача оброчных статей с торгов.

В 1806 году в Ковровском уезде вступил в действие Клязьменский хрустальный завод. Основателем его был касимовский купец Лукьян Прохорович Якунчиков. Разместился завод на земле помещика Владыкина, по договоренности на 25 лет. Завод посетил Владимирский губернатор князь Иван Михайлович Долгоруков. Он приезжал к сестре своей второй жены Евдокии Алексеевне Владыкиной, урожденной Безобразовой в село Русино. В своих записках он написал: «… 11-е число мы провели его кое-как в деревне у Владыкиной, и для рассеивания мыслей, потому что оно весьма нам было нужно, ездил я взглянуть на работы нового стекольного завода в соседстве, который мне был известен и прежде. Гуты только что начали раскручиваться. Стекло готовили, а не обрабатывали».

30 ноября 1806 г. последовал манифест об учреждении в России 612 тысяч земского войска, названного милицией ().
С 1807 года было дозволено кредитовать не только дворян под залог имений, но и купцов под залог фабрик, лавок и каменных домов.
крестьян обманывал, прибегая к различным издевательским поступкам. Это вызвало гнев и протесты. Крестьяне обратились даже с жалобой к царю. Из Петербурга Владимирский губернатор князь Долгоруков получил такое письмо: «Милостивый государь мой, князь Иван Михайлович! Владимирской губернии Судогодского уезда вотчина секунд-майора Мальцова крестьяне принесли на него Государю Императору жалобу о том, что он отнял у них купленные ими лес и пустоши и изнурял их чрезмерными работами, привел в совершенное разорение, так они едва имеют дневное пропитание. Его Императорское Величество высочайше повелевает соизволить сообщить Вашему сиятельству, чтобы Вы без оглашения разведали, не отягощаются ли подлинно оные крестьяне от своего помещика излишними поборами и работами».
Но крестьяне никакого облегчения в результате этой жалобы не получили. Губернатор Долгоруков признал ее бездоказательной и дело прекратил.

Он не мог оставаться одиноким, а память о Евгении все оставалась для него той же святыней; время не истребило и впоследствии горестного чувства о том блаженстве, которое неразлучно с первой любовью: оно нисколько не изгладило благоговейного воспоминания о ее добродетелях; но жизнь требует живого ощущения, а настоящее всегда живее прошедшего. Он же так легко обольщался своим воображением! Много говорило ему в пользу Пожарской и то обстоятельство, что она была воспитана в Смольном монастыре, вместе с первой его женой, и была выпущена в один год с ней. Как бы то ни было, но сердце его опять возгорелось! Страстный по природе, он любил еще баловать в себе рождающееся чувство, давать ему полную волю, помогать ему той мечтательностью, которая, питаясь чтением Новой Элоизы и других пламенных и нежных романов того времени, была тогда, так сказать. В воздухе! Нельзя было и ему отказаться от исполнения всех законов нежной страсти, налагаемых тогдашним духом времени. Надобно было и ему вступить в пламенную переписку с новым предметом любви, и непременно на французском языке! Пожарская и сама знала хорошо по-французски, но ответы ее превзошли все ожидания Князя Долгорукова! Что за стиль! Что за чувства! Le papier brule, как говаривал он, по выражению кого-то из тогдашних французских писателей! Все это было масло, подливаемое на огонь! И Князь Долгоруков, после трехлетнего вдовства, в 1807 году вступил во второй брак с Аграфеной Алексеевной, урожденной Безобразовой, а по первому мужу Пожарской, дочерью бывшего уездного предводителя дворянства Безобразова. Он так отметил это в своих записках: «13 января я принял новые узы. Пожарская сделалась Княгиней Долгоруковой». Она принесла с собой в приданое небольшое имение, состоявшее из 200 душ, в деревне Александровке, Шуйского уезда, и винокуренный завод, наследованный ею от первого мужа. Она была добрая, рассудительная и достойная уважения женщина; но совсем не пламенная, как воображал Князь Иван Михайлович по ее письмам. Спустя некоторое время после замужества, она просто и откровенно призналась ему, что зная мастерство его в французском языке (он прозой писал лучше по-французски, чем по-русски), ей стыдно было показаться перед ним не такой мастерицей в эпистолярном слоге, и что письма ее писал один француз, учитель ее сыновей от первого мужа. Князь нахмурился; потом вдоволь нахохотался, и сам после рассказывал об этом: эта добродушная откровенность нисколько не возмутила их согласия. Между тем живую грусть сердца о невозвратимой потере Евгении и неостывшую теплоту воспоминания свидетельствуют все стихотворения поэта, писанные им во время вдовства его, собранные в особую книгу и изданные в 1808 году, под названием: «Сумерки моей жизни». Во время самой свадьбы мысль о Евгении не покидала его! «Не потаю,- говорил он,- что во время свадебного бала, в том доме, где с Евгенией я прежде танцевал, вкрадывались минутные чувствования в мое сердце, такие, кои смущали его и заставляли его биться не от одной чистой радости». Он любил вторую жену свою и признавал ее достоинства; но когда остыло воображение, очень верно упомянул о ней в своих записках: «Я не сравню ее с Евгенией. Та не имела образца своего! Не отниму и у этой должной справедливости. Она женщина милая, любезная, хорошая; чего же больше! Я с ней имел все причины ожидать спокойной старости, что для меня было всего нужнее, и я благодарю вседневно Бога, избравшего ее к облегчению многих зол, ожидавших меня в грядущих днях жизни».
Пирами этой свадьбы и всеми наружными обрядами распоряжался некто Дуров. «Дуров любил всякие церемонии. Гроб и венец были для него все равно, только бы распоряжаться, суетиться и думать, что он необходим. В то же время, как я женился, скончалась в городе г-жа Языкова, дама первого разбора в провинции и генеральша. Чего ж больше? Дуров и тут! Но как быть? Жена моя, не совсем равнодушная к некоторым приметам, не хотела, чтобы одно и то же лицо распоряжало свадебные пиры и похоронные церемонии. Дурову хотелось угодить жене; но также хотелось посуетиться и у Языковых. Что ж? Он, потихоньку от нас, давал и там советы, наряжал духовных людей, распределял им плату; и совокупно жарил миндальную трубу на свадьбу и кроил покров на усопшую. Редкое снисхождение! Кто бы, не знав его, не подумал, что он истинный друг человечества, и из одного чистого усердия к ближнему смеется в одном месте, и плачет в другом! Ничего не бывало! Все из того, чтобы значить и похвастаться: кабы не я не то бы было! Редкой оригинал в своем роде!»
В 1810 году супруга губернатора Долгорукова Аграфена Сергеевна подарила мужской гимназии 8 духовых инструментов. Впоследствии при гимназии образовался небольшой ученический оркестр. Он давал концерты для горожан и тем самым «доставлял публике большое удовольствие».

2-я жена Аграфена Алексеевна Долгорукова (16.06.1766-16.08.1848) c 13 января 1807 г., дочь бывшего владимирского уездного предводителя дворянства А.Г. Безобразова (1736-1803).

Специальная при полиции из вольнонаемных, а не выборных, людей была создана в 1806 г. Точное количество служащих во владимирской пожарной команде в первые годы ее существования не известно.
В 1808 г. - основание красильной и ситцепечатной ф-ки в г. Александрове купцом Дмитрием Зубовым. В 1919 г. на предприятии начат выпуск искусственных кож, с 1954 г. - искусственного каракуля. В наст. время - АООТ «Алек- сандровискож».
1806-11 гг. - строительство в г. Суздале по проекту арх. А. Вершинского.
30 апреля 1808 года в городе Владимире был сформирован штат полицейских . обязаны были следить за городским благочинием и благоустройством, а также за соблюдением правил общественного порядка. Город был разделен на 3 полицейские части. Полицейская команда состояла из 3 унтер-офицеров и 22 рядовых, назначенных из внутренней стражи. Первоначально на 2/3 финансировал новую правоохранительную структуру город, остальные средства поступали в виде пособия от казны. Первым и последним министром полиции был А.Д. Балашов.

В 1808 г. Князь Долгоруков со своим семейством поехал в Петербург. Он не любил расставаться с своими, а между тем ему хотелось познакомить детей с красивой столицей и доставить им некоторое развлечение. Проезжая через Новгород, показал он им то кладбище, где дед его, Князь Иван Алексеевич, обезглавленный на эшафоте, был похоронен без всякой почести, как опальный, как преступник. «Мы пролили совокупно над ним,- говорил он,- слезы христианского умиления и поручили снова судьбы свои Богу».
Новый министр Князь Куракин, желая отличить губернаторов в общем мнении, исходатайствовал у Государя дозволение представлять их особо, в кабинете, а не наряду с другими представляющимися лицами, как это было прежде. Этим средством, думал он, Государь легче мог бы узнать каждого начальника губернии, поговоря с ним о предметах, относящихся до вверенного ему управления. Но на деле цель осталась не достигнутой: особые представления губернаторов сделались только особою почестью. Князь Долгоруков. 27 июля, на Каменном острове, был представлен Государю в его кабинете. 9 августа Княгиня и старшая дочь Князя, Княжна Марья, были представлены Государыне Елизавете Алексеевне, которая приняла их с особенной милостью. Потом все они ездили в Павловское и представлялись вдовствующей Императрице Марии Федоровне и всей царской фамилии; после чего были приглашены на обед к Императрице и на вечер. В той самой комнате, где на этом вечере танцевали, бывали некогда, при Великом Князе Павле Петровиче, спектакли, в которых Князь Долгоруков так отличался своей сценической игрой! Государыня, подойдя к нему, сама напомнила ему об этом. В эту минуту чувства Царицы и подданного конечно слились в одно и были равно растроганы; что редко бывает! У Государыни – воспоминание о Императоре Павле; у подданного воспоминание о первом сближении с Евгенией, о лучших днях молодой жизни!
25 августа ему была дана Анненская лента, первый и последний орден, им полученный – других у него не было.
На обратном пути в Москву, приближаясь к Черной Грязи, вдруг увидел он скачущую навстречу коляску, и из нее бросились к нему на шею сыновья его, приехавшие из чужих краев. Но в самое то время, как все они, вышедши из экипажей, на чистом поле, кидались обнимать друг друга, Князь искал глазами старшей дочери. Она стояла в стороне бледная, полуживая, и кровь фонтаном лила у нее из горла. Открылась чахотка!.. В то время, когда он, отвлеченный от нее службой, занимался во Владимире набором рекрут, в Москве готовился уже удар отеческому сердцу. Изнуренная чахоткой, Княжна Марья скончалась 20 ноября, не дожив до двадцатилетнего возраста. Она была погребена в Донском монастыре, возле матери. «Хоронил ее,- пишет Князь,- грузинский архиерей, семидесятилетний старец, и плакал над сей увядшей розой, которая, едва распустившись под лучами солнца, уже скрывалась на веки!»
Занимаясь набором рекрут, Князь Долгоруков отметил в своих записках ту замеченную им странность, что хотя крестьянин наш неохотно идет в рекруты, но как скоро принят, делается совсем другим человеком и становится как бы в враждебное отношение к крестьянину. Вспомним прежнее время, и мы найдем этому достаточную причину. Тогда не только не было бессрочных отпусков, которые сближают солдата с оставленным семейством, но и простые отпуски были величайшей редкостью. Рекрут, готовясь на двадцатипятилетнюю разлуку, совершенно пропадал для семейства: по большей части эта разлука была вечная. Я помню даже, как редко возвращались отставные солдаты. «Мужик ничего так не боится, как солдата. Ему не столько страшен его штык и сабля, как его хищность. Стоя постоем, солдат все тащит у мужика из сусека, из амбара и со стола. У хозяина нет ничего своего, пока тут солдат живет. Вот, что наших поселян весьма беспокоит. И странное дело! Рекрут, вчера взятый в службу, уже назавтра обходится с своим братом мужиком, как с врагом, и все готов у него отнять. В естестве нашего народа есть какое-то предубеждение, которое заставляет его думать, что он не молодец, если не прибил, не отнял, не ограбил кого бы то ни было. О! Если бы он иначе рассуждал, стал бы он охотно драться сам не знает за что, и Бог ведает с кем! Но ему все равно: свой ли, чужой ли, лишь бы драться!»

1809-15 гг. - волнения крестьян с. Павликово Судогодского уезда.
В 1809 г. Князь Долгоруков, бывши в Москве и возвращаясь во Владимир, объехал некоторые ближайшие места к своей губернии, наиболее для него интересные. Во время же пребывания его в Москве замечательно было его свидание с Митрополитом Платоном, которого, со всем своим семейством, он посетил в Вифании. Платон был предубежден против него за один стих, написанный им еще в молодости, в Пензе, в известном послании «К швейцару».
Купцам скажи, что я в них нужды не имею;
Попам, что и без них спастись один умею.
Ему казалось, что этот стих показывает в авторе неуважение к религии. Князь знал это по многим доходившим до него отзывам знаменитого иерарха. Но когда Платон состарился, сделался снисходительнее, и узнал ближе об истинных чувствах поэта, он сам стал сознаваться в прежнем ошибочном заключении, и «как бы в вознаграждение за прежнее порицание», принял в этот раз Князя Долгорукова с особенной лаской. Посетитель, с своей стороны, слушал с непрерывным вниманием поучительный разговор Платона, который в этот раз показался ему особенно остроумен и сладкоглаголив. Он сохранил о нем неизменное воспоминание, которое впоследствии запечатлен стихами на кончину Платона, где изображает его так:
В училище – отец, в беседе – любослов,
В обители – монах, а в келье – философ,
Грядущего искал средь временного града!
Зря волка на пути, не бегал он от стада!
И Бог, смутя врага, не попустил его
Ступить на мирный прах левита своего!
Будучи из Москвы окольной дорогой, вздумал Князь Долгоруков проехать, поблизости, в Касимов, город Рязанской губернии. Один из его предков был женат на дочери Касимовского Царя, очень богатого человека, от которого поступило в род Долгоруких село Волынское, отобранное в 1730 году у Князя Алексея Григорьевича, при падении Долгоруких. В Касимове существует мечеть, и при ней было тогда кладбище с особой палаткой, в которой погребались потомки царского рода. Она тогда уже была вросшей в землю, и с давних времен никто в ней не погребался. Стены ее обросли мхом, крыша оделась дерном, и густая роща раскидывала свои ветви вокруг жилища мертвых; но это-то кладбище и было целью поисков Князя Долгорукова. Здесь нашел он каменную гробницу, с полустертой надписью, на которой однако разобрал он имя той, которую искал. Это был надгробный памятник той мусульманки, на которой был женат его предок; на камне было выставлено ее имя: « ». Потомок поклонился до земли ее праху. При взгляде на этот памятник, в Князе Долгоруком родилось новое любопытство: отчего покойница, бывшая Княгиня Долгорукова погребена в Касимове, на мусульманском кладбище? Неужели, выходя замуж за христианина, она не отреклась от магометанства? И как допущен был человек знатного рода жениться на татарке, не принявшей крещение?
В 1809 г. вышел указ об экзаменах, для получения чинов коллежского ассесора и статского советника. Все старики и люди пожилые, которых застал новый закон недошедшими до этих двух чинов, должны были уже на все остальное время службы лишиться надежды получить их; ибо когда же им было начинать учиться, чтобы выдержать экзамен? «Вечный титулярный советник» сделалось поговоркой… Стали покупать аттестаты коллежских ассесоров; их продавали; дворяне богатые представляли их, и получали чины, не выучась ни римскому праву, ни своим законам. Но в статские советники очень малое число чиновников производилось. По Владимирской губернии с этого указа никто не получил чина, хотя в коллежских советниках уже по два срока положенного времени выслужили. В итоге, увидя невозможность повышаться, решились эту выгоду заменить другою: презрели чины, и стали нагло воровать, дабы в трудах службы находить какую-либо личную выгоду.
Университеты наполнились молодыми дворянами; знания разлились с неимоверной быстротой; и тогдашние молодые люди, благословляли впоследствии этот указ, расширивший круг познаний, и давший им большие преимущества просвещения перед стариками.

1-го января 1809 г. во Владимире открыта удельная контора (размещалась в нынешних домах №№ 1, 3 по ул. Б. Московской).
При нем были построены дома для призрения незаконнорожденных и недужных; выстроен большой корпус для суконной фабрики (заработала в сентябре 1809 г. при рабочем и смирительном домах); засыпан овраг, устроена дорога и вымощена улица, соединяющая город с другой его стороной, за речкой Лыбедью, куда не было проезда; духовенству возвращены, по его ходатайству, отходившие от него земли; уничтожена скопческая секта.
В 1810 г. производилась перестройка , которые, по умножающемуся числу содержащихся, оказывались тесны. С ними губернатор соединил суконную фабрику на 8 станов, как заведение, сделавшееся необходимым по тогдашним обстоятельствам.

10 июня он получил отпуск и с семейством своим поехал в Одессу, избрав тот самый путь, по которому в 1787 году, Екатерина путешествовала в Киев и Крым. 8 сентября он вернулся к должности.

15 сентября 1810 года состоялось торжество по случаю пожалования владимирскому дворянству грамоты «императорского величества» за усердие в создании «земского войска» – милиции. В честь этого события в Успенском соборе было проведено торжественное молебствие и водоосвящение «почетной грамоты». Затем праздничная церемония переместилась в зал , где грамота была положена в бронзовый ковчег. А вечером состоялся бал. В центре праздника были руководители губернии. Празднество начиналось только с появлением в Дворянском собрании губернатора, вице-губернатора и членов их семей, основные мероприятия возглавляли предводители дворянства губернского и уездного, а остальные гости были всего лишь зрителями.

В 1810 году был построен - губернаторская резиденция. 2 ноября 1810 г. в него переехал губернатор с семьей. «Для постройки его,- говорил он,- выбрал я наилучшее место в городе, рядом с архиерейским подворьем, над самой красивой горой, к приречной стороне, куда обращены были все приемные покои, как на самый лучший городской вид. Многие укоряли меня, что я выставил нежилые строения, принадлежащие к дому, по улице, и не обратил туда переднего фасада дома с колоннами; но мне казалось, что гораздо лучше глядеть из залы на Клязьму и на величественные ее окрестности, нежели смотреть, как мимо окошек с базару скачут пьяные мужики по улице». Когда подъезжаешь к Клязьме по дороге от Арзамаса, этот дом, из-за реки, представляет прекрасную картину.
Этим домом пользовались все последующие губернаторы до 1917 года.

«Дом губернатора».
Город Владимир, ул. Б. Московская, д. 62

В 1810 г. усердием губернатора Долгорукова был возобновлен храм Положения риз Пресвятой Богородицы над . При Успенском соборе была построена новая колокольня, заменившая поврежденную в 1806 г. ударом молнии старинную шатровую колокольню.

С 1811 года начались для него особые неудачи и неприятности по службе, имевшие влияние на всю остальную жизнь его. Князь Долгоруков, испытав неоднократно, вместе с губернским правлением, выговоры и штрафы от Сената, вздумал написать частное письмо к Балашову 1 января (министр полиции), в котором, упоминая о выговорах, которые он признавал несправедливыми и обидными, и описывая убытки от штрафов, просил дать ему наставление: может ли он, и каким образом может жаловаться Государю. Но Балашов, получив письмо, вместо ответа и наставления, тотчас представил его в оригинале Государю. Государь приказал собрать справки, по каким именно делам штрафовано губернское правление; по собрании же их объявлен был именной указ, повелевающий рассмотреть в общем собрании московских депутатов, вместе с письмом Князя Долгорукова, все определения Сената, по которым состоялись выговоры и штрафы. Эта косвенная жалоба, через министра другого ведомства, возбудила негодование Сената. «Таким образом,- говорил Князь Долгоруков,- письмо мое сделалось актом гражданским; и Сенат, в огне рвения и досад, за то, что я на него пожаловался, начал придираться к разным моим выражениям, толковать их в предосуждение себе и пылать на меня гневом».

Он приказал срыть вал на западной и южной кромке кремля. Поверх срытых оборонительных валов был проложен Большой Бульвар (см. )…
В день рождения Княгини, 16 июня, Князь вздумал дать праздник. Около губернаторского дома, на площади, обращенной к реке, был насажен бульвар с небольшим палисадником и с перекрестными дорогами. На краю высокого берега встроена была площадка с несколькими ступенями, на которой могли усаживаться человек до тридцати, а на самой высокой точке горы, откуда были во все стороны прекрасные виды, была ротонда с куполом и столбами, в которой он иногда пил чай, вышедши из купальни. Здесь-то он решил дать большой летний праздник. Весь город был приглашен на бал, который происходил в шатре, раскинутом между собором и той беседкой. Весь вечер молодые люди танцевали под наметом; в сумерки вся площадь была уставлена плошками и разноцветными фонарями, а перед ужином сожжен был за рекой небольшой фейерверк.
В этот самый день, во Владимире, ежегодно, после торжественной литургии в соборе и крестного хода, отпускается обратно в Боголюбский монастырь икона Божией Матери, которая с 21 мая по это число носится по всем Владимирским приходам. Для обратного препровождения ее в монастырь назначается несколько священников, между которыми на этот раз первенствовал молодой и веселой жизни протоиерей Александр. Возвращаясь вечером из монастыря во Владимир, и увидя около собора стечение людей и иллюминацию, он вошел прямо в палатку, в которой танцевали, и обратился сперва к губернаторше с донесением, что образ препровожден благополучно, а потом к губернатору, с жалобой, что плошки стоят близко к собору и могут произвести пожар. Князь Долгоруков поручил полицеймейстеру осмотреть вместе с ним местность. Во время этого осмотра произошел шум и ссора. По донесению полицмейстера, Князь поступил крайне неосмотрительно: велел посадить драчуна, гасившего плошки, в полицию. Через 2 дня была подана жалоба архиерею, который переписался об этом с губернатором, а губернатор велел произвести следствие. Между тем молва прибавила к этому и разнесла по Москве и Петербургу многое, чего не было. К довершению важности происшествия случилось, что священник был по жене близким родственником лица, входившего тогда в силу, и имел в нем сильное покровительство. Дело пошло дальше.
При самом начале последнего рекрутского набора между ним и вице-губернатором Дюнантом открылись несогласия по поводу рекрутской раскладки. Несмотря однако на административную переписку с казенной палатой, раскладка осталась в своей силе. А послал к министру полиции донос, уже не о раскладке, а о том, что будто под распоряжением губернатора мундир обходятся дорого, что сукно не сходно с образцами, и что полицмейстер, пользуясь послаблением губернатора, берет лишние деньги с отдатчиков. По этому доносу, в начале 1812 года, был прислан артиллерийский генерал-майор Ильин произвести следствие. В противоположность этому извету от губернского предводителя и всех уездных поднесен был Князю Долгорукову одобрительный адрес, в котором было сказано, что они не ставят обмундировку рекрут ни в какую тягость Владимирской губернии. Однако эта бумага, удивившая следователя, не была им принята от губернатора.
По примеру открытой в то время в Петербурге державинской Беседы любителей российского слова, вздумалось ему учредить у себя маленькое ее подобие для пользы детей своих: литературные вечера по Вторникам . Членов было не много: Горяинов, Бенедиктов, Евгенов, сам хозяин, сын его Князь Александр, и два сына Княгини от первого брака: Алексей и Филипп Пожарские. Бенедиктов доставлял для чтения перевод; Евгенов философские рассуждения; Горяинов стихи; сам Князь читал то стихи, то свое путешествие в Одессу. Молодые люди составляли для чтения извлечения из истории, статистические описания разных местностей и биографии знаменитых людей. Президентом был всякий раз, по жребию, один из членов. Чтения происходили в большой зале, при посторонних посетителях обоего пола, которых собиралось иногда не мало. Публике нравились эти чтения.

В краеведческой литературе имеются сведения о частных библиотеках владимирских губернаторов Ивана Михайловича Долгорукова и Ивана Эммануиловича Куруты, а также о библиотеке председателя Губернской палаты уголовного суда Михаила Степановича Бенедиктова, дяди известного поэта.
О составе библиотеки князя И.М. Долгорукова мало что известно. Уезжая из Владимира, он пожертвовал свою библиотеку Владимирской мужской гимназии. Его книги и послужили основой гимназической библиотеки. А поскольку И.М. Долгоруков был поэт, театрал и путешественник, то можно предполагать, что в его библиотеке были сочинения русских и зарубежных поэтов-классиков, книги по искусству и по истории театра, описания различных путешествий, возможно также, - географические карты.
Во «Всеобщем географическом и статистическом словаре», составленном князем С.П. Гагариным и изданном в Москве в 1843 году, перечислены достопримечательности Владимира и среди них называется «гимназия с большою аудиториею и значительною библиотекою». Книги из библиотеки бывшей мужской гимназии можно найти сейчас в библиотеках Государственного архива Владимирской области, Владимиро-Суздальского музея-заповедника и в областной научной библиотеке им. М. Горького.

По выезде следователя из Владимира, и Князь Долгоруков отправился со всем своим семейством в Петербург. Там на другой же день своего приезда явился он к Балашову. Балашов уверил его, что он непременно восторжествует над своими врагами, не скрывая впрочем, что Государь не благоволит к нему. Он обещал даже выхлопотать ему приватную аудиенцию, которой пользовались все приезжие губернаторы. Князь был принят Государем в кабинете. Разговор продолжался с четверти часа; Государь спрашивал о строениях, о дорогах, о состоянии хлеба в губернии, но о доносах ни слова.
23 марта 1812 года вышел указ, которым Князь Долгоруков получил отставку. Дела продолжались еще долго после этого, и закончились в 1816 году выговором, т.е. почти ничем в сравнении с обвинениями, а служба его с того времени прекратилась.
В день отставки Князя Долгорукова император Александр I назначил владимирским гражданским губернатором генерал-майора Авдия Супонева.